Катарина Хагена

"Вкус яблочных зёрен"

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

Оригинальное Название: Der Geschmack von Apfelkernen

Катарина Хагена – "Вкус яблочных зёрен"

Автор перевода: Наталия Петрова (1-5 глава), Алёна Дьяченко (с 5 главы) Редактор: Анастасия Антонова, Anastasiya Perelevskaya (1-5 глава)

Ольга Сансызбаева (5-9 главы), Алёна Дьяченко (с 10 главы) Вычитка: Алёна Дьяченко

Оформление: Алёна Дьяченко

Обложка: Ира Белинская

Перевод группы : https://vk.com/lovelit

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ

HTTP://VK.COM/LOVELIT

Глава 1.

Тётя Анна умерла в 16 лет от воспаления лёгких, которое не смогли вылечить из-за её

разбитого сердца, и из-за того, что пенициллин ещё не был открыт. Смерть наступила

ранним июльским вечером. После последнего хриплого выдоха Анны, её младшая сестра

Берта выбежала, рыдая, в сад и увидела, что все ягоды красной смородины побелели. Сад

был большой, множество старых кустов смородины гнулись под тяжестью плодов. Собрать

их нужно было уже давно, но из-за болезни Анны никто не думал о ягодах.

Моя бабушка рассказала мне об этом потому, что она тогда первой увидела

скорбящие ягоды. С того времени в бабушкином саду росла только чёрная и белая

смородина. Каждая попытка посадить куст красной смородины была обречена на неудачу, на

его ветвях появлялись лишь белые ягоды. Но никому это не мешало, белые были почти

такими же сладкими, как и красные. Когда из них выжимали сок, они не портили фартук, а

готовое желе поблёскивало таинственно-бледной прозрачностью. Бабушка называла его

"законсервированные слёзы". А в подвале всё ещё стояли банки со смородиновым желе

1981-го года, лето которого было особенно богато слезами. Последнее лето Розмари.

Однажды, при поиске банки маринованных огурцов, моя мать нашла баночку 1945 года, с

первыми послевоенными слезами. Она подарила её мельничному клубу, а когда я спросила,

почему, чёрт возьми, прекрасное бабушкино желе отдали музею, мама сказала, что эти слёзы

слишком уж горьки.

Моя бабушка, Берта Люншен, в девичестве Деельватер, умерла несколько десятилетий

спустя после тёти Анны, но тогда она уже давно забыла, кто был её сестрой, собственное

имя, или какое сейчас время года. Берта забыла, что нужно делать с обувью, шерстяной

нитью или ложкой. За 10 лет бабушка смахнула все свои воспоминания с той же лёгкостью, с

которой смахивала свои короткие белые локоны со лба или невидимые крошки со стола.

Звук огрубевшей сухой кожи её ладони по деревянному кухонному столу намного чётче в

моей памяти, чем черты лица. Ещё я помню, как пальцы с кольцами крепко сжимали

невидимые крошки, как будто пытались схватить удаляющийся силуэт её духа, но,

возможно, Берта просто не хотела накрошить на пол или же хотела накормить крошками

воробьёв, которые ранним летом охотно принимали песчаные ванны в саду, и одновременно

выкапывали редиску. Стол в доме престарелых был из пластика и рука бабушки затихла.

Прежде чем память окончательно её покинула, Берта отдала нам своё завещание. Моя мать,

Криста, унаследовала землю, тётя Инга ценные бумаги, тётя Харриет деньги. Я, последняя из

потомков, унаследовала дом. Украшения, мебель, бельё и серебро должны были быть

разделены между моей матерью и моими тётками. Завещание Берты было как прозрачная

ключевая вода, ясным и отрезвляющим. Ценные бумаги были не особо ценны, на пастбищах

северо-немецкой долины, кроме коров, никто не хотел жить, денег было не много, а дом был

старым.

 Возможно, Берта вспомнила, как раньше я любила дом. О её последней воле мы узнали

лишь после похорон. Я приехала одна, поездка была долгая и утомительная, на поезде с

несколькими пересадками. Выехав из Фрайбурга, я проехала через всю страну, пока не

вышла из почти пустого рейсового автобуса, в котором протряслась от призрачного вокзала

маленького городишки через поселковую местность, в деревне Боотсхафен, на остановке

напротив дома моей бабушки. Я была изнурена поездкой, скорбью и чувством вины, которое

неумолимо приходит, когда умирает тот, кого мы любим, но мало знаем.

Тётя Харриет тоже приехала. Только звали её больше не Харриет, а Мохани. Она была

одета не в оранжевые одеяния и её голова не была обрита. Только ожерелье из деревянных

бусин с картинкой гуру указывало на новое просвещённое состояние. Со своими короткими,

окрашенными хной волосами и кроссовками "Рибок", тётя всё же отличалась от остальных

фигур в чёрном, которые собрались маленькими группками перед часовней. Я очень

обрадовалась тёте Харриет, хотя со стеснением и беспокойством думала о том, что мы

виделись последний раз 13 лет назад. Когда хоронили Розмари, дочь тёти Харриет.

Беспокойство было мне хорошо знакомо, ведь каждый раз, видя своё лицо в зеркале, я

думала о Розмари. Её похороны были невыносимы, возможно, они всегда невыносимы, когда

хоронят 15-летних девочек. Тогда, как мне потом рассказывали, я упала в глубокий обморок.

Только помню, что белые лилии на гробе источали терпкий, влажно-сладкий запах, который

буквально склеил мои ноздри и ударил в лёгкие. Воздух кончился, и меня засосала кружащая

белая бездна.

Позже я пришла в себя в больнице. При падении лоб рассёкся о каменную ограду, и

рану пришлось зашить. На лбу, чуть выше основания носа, остался шрам — бледная

отметина. Тогда был мой первый обморок, впоследствии я часто теряла сознание. Побег

вообще является нашей семейной чертой.

Так, например, тётя Харриет после смерти дочери отступила от веры. Она примкнула к

Бхагавану ( прим.пер. — "господин, владыка", в индуизме имя—эпитет высших божеств, прежде всего Вишну и его аватар (Кришна и др. ), "бедняжка", так говорили о ней в кругу

знакомых. О секте. Слово "секта" произносили приглушённым голосом, как будто боялись,

что секта подкараулит их, поймает, обреет голову, а затем заставит шататься по пешеходным

зонам мира, как смиренного сумасшедшего из "Пролетая над гнездом кукушки", и с детским

восторгом играть на тарелках. Но тётя Харриет не выглядела так, как будто хотела достать

свои тарелки для игры на похоронах Берты. Когда она увидела меня, то прижала к себе и

поцеловала в лоб. Точнее, поцеловала шрам на лбу, и, не говоря ни слова, подтолкнула меня

к моей матери, которая стояла рядом. Мама выглядела так, как будто все последние дни

проплакала. При виде неё моё сердце сжалось в дрожащий комочек. Выпуская её из объятий,

я подумала как ужасно хоронить собственную мать. Мой отец стоял рядом с ней и

поддерживал, он был намного меньше, чем в последний раз, когда мы виделись, и на его

лице появились ранее незнакомые мне морщины. Немного поодаль стояла тётя Инга, не

смотря на красные глаза, она была прекрасна. Её красивый рот изогнулся уголками вниз, но

выглядел гордо, а не плаксиво. И хотя на ней было простое закрытое платье, выглядело оно